IX

Случай? побѣдилъ: такъ можно определить отношеніе второй книги Л. Шестова къ первой, гдѣ велась со «случаемъ» такая ожесточенная борьба, поединокъ Человѣка и Нѣкоего въ сѣромъ. Есть только два пути, на которыхъ эта побѣда слѣпой судьбы, случая, міровой необходимости, Нѣкоего въ сѣромъ? не въ названіи дѣло? является обоюдоострой: путь ненависти и путь любви. Человѣкъ побѣжденъ только тогда, когда онъ рабски покоренъ, когда онъ самъ признаетъ себя побѣжденнымъ; онъ не побѣжденъ до тѣхъ поръ, пока жгучая ненависть или яркая любовь горятъ въ его душѣ. Есть еще и третій путь, путь имманентнаго субъективизма, но о немъ мы не будемъ пока говорить, какъ и о первомъ пути, который мы видѣли на примѣрѣ андреевскаго Человѣка; по второму же пути идетъ Л. Шестовъ, съ нитцшевскимъ девизомъ «amor fati»: не ярмо жестокаго владыки несетъ человѣкъ, а преклоняется предъ нимъ sua sponte, добровольно сла-гаетъ гимны тому, что проклинаютъ его собратья. Но любовь эта? особаго рода; это любовь жгучая, острая, больная, по временамъ тѣсно граничащая съ ненавистью; безнадежность? неизбѣжная спутница такой любви. Это та любовь, при которой хочется «упасть на полъ, кричать и биться головой объ полъ» (V, 14)? и этой темѣ Л. Шестовъ впослѣдствіи посвятилъ свою замѣчательную статью о Чеховѣ. Безнадежность эта? неизбѣжная спутница той философіи трагедіи, которой Л. Шестовъ посвятилъ свою третью книгу и вообще всѣ свои послѣдующія работы.

Въ этихъ работахъ мы найдемъ новыя формулировки тѣхъ мыслей, съ которыми только-что познакомились по книгѣ о Нитцше и Толстомъ. Теперь Л. Шестовъ привлекаетъ къ нимъ для подтвержденія своей мысли и Достоевскаго. Amor fati? вотъ, по его мнѣнію, вся подпочвенная, подпольная философія Достоевскаго, который «изъ каторги вынесъ убѣжденіе, что задача человѣка не въ томъ, чтобъ плакать надъ Макаромъ Дѣвушкинымъ и мечтать о такомъ будущемъ, когда никто никого уже не будетъ обижать, а всѣ устроятся спокойно, радостно и пріятно (т.-е. цѣль не въ „добрѣ“, не въ „гуманности“,? И.-Р.), а въ томъ, чтобъ умѣть принять дѣйствительность со всѣми ея ужасами. Не хотѣлось, о, какъ не хотѣлось ему принимать эту каторжную истину!» (III, 237). Но въ этой каторжной истинѣ? вся основа «философіи», которую теперь Л. Шестовъ называетъ философiей трагедiи противопоставляемой философiи обыденности, т.-е. «проповѣди». «Въ законахъ природы, въ порядкѣ, въ наукѣ, въ позитивизмѣ и идеализмѣ? залогъ несчастья, въ ужасахъ жизни? залогъ будущаго. Вотъ основа философіи трагедіи: къ этому приводятъ скептицизмъ и пессимизмъ»… (III, 229). Эти ужасы жизни надо «принять, признать и можетъ быть, наконецъ, понять», говоритъ Л. Шестовъ; понять? ибо разъ они нами признаны и приняты, то этимъ самымъ фактомъ принятія они и оправданы. И Л. Шестовъ снова возвращается къ философіи Толстого, указывая намъ, что «Толстой находить возможнымъ принять безъ ожесточенія жизнь такой, какова она есть»… (Впрочемъ на этотъ разъ оказывается, что amor fati Толстого есть не что иное, какъ своеобразная апологія мѣщанства? на эту тему мы найдемъ у Л. Шестова очень тонкія замѣчанія: III, 70–76). И снова Л. Шестовъ возвращается къ Нитцше и слѣдитъ шагъ за шагомъ, какъ отъ философіи и морали обыденности сама жизнь вела мыслителя путемъ страданія къ философіи и морали трагедіи; онъ слѣдитъ, какъ этимъ же путемъ задолго до Нитцше пришелъ къ тому же выводу, къ той же «каторжной истинѣ» Достоевскій. Все это читатель долженъ самъ прочесть (или перечесть) у Л. Шестова, чтобы еще разъ убѣдиться въ тонкости замѣчаній, въ оригинальности концепцій этого автора и? что всего важнѣе? въ мучительномъ его исканіи отвѣта на все тѣ же карамазовскіе вопросы. Мы не послѣдуемъ за нимъ на этотъ разъ, но остановимся только на нѣкоторыхъ основныхъ пунктахъ воззрѣній Л. Шестова, на вопросахъ уже затронутыхъ нами выше.

Когда-то Л. Шестовъ упорно отказывался видѣть въ жизни драму, нелѣпый трагизмъ, случай,??????; теперь, принявъ девизомъ «аmor fati», онъ окольнымъ путемъ возвращается съ другого конца къ своему прежнему воззрѣнію на «разумную действительность». Л. Шестовъ отказался, мы это знаемъ, отъ мысли осмыслить жизнь путемъ отрицанія случая, путемъ объясненія драмы: это путь невозможный, непроходимый? рациона-лизировать до конца дѣйствительность не въ силахъ человѣка, и въ этомъ отношеніи Л. Шестову пришлось отказаться отъ разумной, т.-е. раціона-лизированной дѣйствительности, къ которой онъ хотѣлъ привести насъ въ книгѣ о Шекспирѣ. Но вѣдь amorfati есть опять-таки признанiе разумной дѣйствительности, вѣдь amor fati есть въ такомъ случаѣ «восторгъ передъ кирпичемъ», столь ненавистный въ прежнее время Л. Шестову. Правда, это признаніе разумной дѣйствительности сопровождается у Л. Шестова отказомъ отъ попытки раціонализировать эту дѣйствительность (ср. IV, 73). Ненависть ко всякаго рода ratio теперь становится характерной для Л. Шестова; именно вслѣдствіе этого онъ отказывается объяснять драму,?????? случай. Теперь Л. Шестовъ уже не пытается отвѣтить на вопросъ «зачѣмъ»; онъ помнитъ, что эта попытка его закончилась крахомъ. Зачѣмъ камень раздробилъ голову человѣку?? на это отвѣта нѣтъ; есть лишь вѣра: amor fati. Но вѣра эта не мѣшаетъ Л. Шестову на ряду съ деклараціей правъ человѣка предъ обществомъ установить и декларацію его безправія передъ законами природы: для него «ясно до осязаемости», что въ мірѣ есть какая-то непобѣдимая сила, давящая и уродующая человѣка; и кто однажды побывалъ въ ея желѣзныхъ лапахъ (говоря это, Л. Шестовъ имѣетъ между прочимъ въ виду Чехова), тотъ навсегда утратилъ вкусъ къ идеалистическимъ самообольщеніямъ (III, 32; V, 50, 52). Такъ, ненавидя, Л. Шестовъ «любитъ» необходимость; ясно, что и преж-няя ненависть къ случаю, несмотря ни на какую amor fati, осталась у Л. Шестова во всей силѣ. Законы природы, законы необходимости во внѣшнемъ мірѣ? вѣдь они являются въ то же время слѣпою судьбой, случаемъ для міра внутренняго; въ этомъ смыслѣ случай и необходимость понятія не только коррелятивныя, соотносительныя, но даже и адекватныя другъ другу: мы уже видѣли, что именно таково воззрѣніе Л. Шестова. И съ этой точки зрѣнія непримиримая борьба «философіи трагедіи» съ законами необходимости является явнымъ продолженіемъ борьбы со «случаемъ» въ книгѣ о Шекспирѣ.

Вотъ почему люди трагедіи «пытаются открыть отсутствіе закономѣрности уже здѣсь, на землѣ, подлѣ себя»; вотъ почему «порядокъ и гармонія давятъ ихъ, они задыхаются въ атмосферѣ естественности и законности»; вотъ почему «для нихъ постоянст-во есть предикатъ величайшаго несовершенства»; вотъ почему они «охраняютъ противъ необходимости» и цѣлый міръ и одного человѣка; вотъ почему, наконецъ, они такъ ненавидятъ общеобязательность, норму, и видятъ, какъ мы знаемъ, «залогъ несчастья? въ законахъ природы, въ порядкѣ, въ наукѣ, въ позитивизмѣ и идеализмѣ»… (III, 213–229). Это обусловливаетъ и цѣль философіи трагедіи. Философія трагедіи «борется не съ общественнымъ мнѣніемъ; ея настоящій врагъ? „законы природы“, людскія же сужденія ей страшны лишь настолько, насколько своимъ существованіемъ они подтверждаютъ вѣчность и неиз-мѣнность законовъ»… (III, 239). Отсюда ужасъ передъ всякимъ «міровоззрѣніемъ», передъ всякой обобщающей схемой, передъ всякой нормой, всякой «идеей»… Л. Шестовъ вспоминаетъ геніальное выраженіе короля Лира:

Медвѣдь? это ужасы жизни; бушующее море? общія идеи. «Достоевскій? иллюстрируетъ свою мысль Л. Шестовъ? побѣжалъ отъ дѣйствительности, но, встрѣтивъ на пути идеализмъ, пошелъ назадъ: всѣ ужасы жизни не такъ страшны, какъ выдуманныя совѣстью и разу-момъ идеи» (III, 96). Всѣ эти идеи? царство философіи обыденности; это та самая «Стѣна», о которой у насъ была уже рѣчь по поводу Л. Андреева, та самая «стѣна», о которую люди трагедіи, говоря словами Л. Шестова, «предпочитаютъ лучше расшибить голову, чѣмъ примириться съ ея (стѣны) непроницаемостью»… Въ борьбѣ съ этой «стѣной»? весь паѳосъ философіи трагедіи; и часто человѣкомъ трагедіи «овладѣваетъ отчаяніе отъ сознанія, что взятая имъ на себя задача невыполнима, что трагедія въ концѣ концовъ должна уступить обыденности…» (III, 232). Но всегда съ но-вымъ подъемомъ силъ принимается трагедія за борьбу для того, чтобы сломать эту стѣну, выйти «по ту сторону добраго и злого», за предѣлы царст-ва общихъ идей и категорическаго императива. Въ этомъ стремленіи «за предѣлы предѣльнаго»? романтизмъ философіи трагедіи, несмотря на все ея реалистическое пріятіе міра дѣйствительности, всѣхъ ужасовъ жизни.